Тяжело опираясь на копьё и только благодаря ему не падая на землю лицом вниз, Моракс сплюнул сгусток крови – не золотой, но чёрный. Он заставлял себя дышать и не закрывать глаза, так как понимал, стоит лишь отдаться подступающей дурноте – и ему конец. Позади него в странных, неестественных, гротескных позах застыло множество окаменевших фигур. Но, хотя прошло совсем ещё немного времени, статуи уже начали чернеть, пропитываясь скверной, и липкая даже на вид тёмно-фиолетовая аура сочилась из них наподобие ядовитого дыма. Моракс не знал, сколько ещё продержится, получив столько ран — белоснежные одежды Архонта изорваны во многих местах, тело покрыто глубокими трещинами, больше как у ожившего изваяния, чем человека, — но сдаваться не собирался. Он ещё способен шагать вперёд и поднимать оружие. Ничто не кончено для него. Он готов расправиться со злом, даже ценой своего существования.
Моракс давно потерял счёт тем, кого оставил позади, поражённых гневом повелителя стихии гео. Он также больше не понимал, сколько прошло времени с тех пор, как он спустился сюда. Возможно, его уже ищут наверху. Это не имело значения, они всё равно в безопасности. Пока он дышит, им ничего не угрожает. Так было всегда и так будет. Он – гарант их мирной и спокойной жизни. Он обещал. Он убережёт их, даже если это станет последним, что он сделает.
Сохраняя всё то же бесстрастное выражение лица, не выдавая ни малейших признаков боли, Моракс медленно поднялся на ноги и выпрямился в полный рост, расправляя плечи. Ужасные раны затягивались на глазах. На это его сил пока ещё хватало. Порча уже разъедала его изнутри, он ощущал, как она стремится добраться до сердца, но нет, он не покорится ей. Его даже взял какой-то азарт, желание бросить вызов небесам, Бездне, самой судьбе, собственным пределам возможного. Возможно, только благодаря подобному упрямство он когда-то выиграл Войну Архонтов. Упираться рогами и стоять на своём Моракс всегда умел замечательно, недаром Барбатос называл его «твердолобым болваном».
— Прости, старый друг, – тихо промолвил он.
Моракс обещал, что, какие бы бедствия ни происходили, они обязательно выдержат, выберутся и встретятся за бокалом хорошего вина или чашкой чая. Что они всегда останутся друг у друга. Он никогда не нарушал клятв, и это, хотя нельзя было считать официально заключённым контрактом, оставалось важным для него.

- Послушай, Кавех… неужели я настолько плохо выгляжу в твоих глазах, что обыкновенное человеческое поведение в моём исполнении уже выглядит так, будто я не в порядке? - Альхайтам не понимал. Он ведь и правда не делал ничего выдающегося, не осыпал архитектора комплиментами, не обнимал его, как давнего друга, которого не видел много лет, даже не прикасался. Просто попытался вести себя нормально. - Я хорошо знаю, что тебе некомфортно рядом со мной, но надеюсь, что наше сотрудничество не отнимет у тебя слишком много времени и внимания.
Альхайтам глубоко вздохнул и покачал головой. Незачем скрывать, как он устал. Он и так слишком долго держался, стараясь не подавать виду в Академии. Прекрасно зная, что там каждое лишнее слово и даже неудачный взгляд, пойманный не тем человеком, могут стать поводом для ссылки или даже казни. Они делали это ради благой цели, конечно же, и Альхайтам сам ценил порядок и строгость превыше всего, но такая атмосфера его душила и выпивала соки. Он крайне не любил отсутствие уверенности в завтрашнем дне.
- Знаешь, возможно, нам и правда будет лучше поговорить дома, – сказал он, вспомнив поговорку, что даже у стен есть уши. Сейчас, когда на доносах можно было получить не только деньги, но и милость мудрецов, многие хватали за хвост фантомы, предпочитая перестраховаться или даже нарочно подставляя тех, кто им не нравился. - Я могу забрать с собой заказ, и мы пойдём сразу, как только его доставят.
Как ни странно, Альхайтам почему-то совершенно не подозревал Кавеха, а ведь тому, пожалуй, было бы выгодно, если бы он исчез из его жизни, не мозолил глаза каждый день. Сама мысль о подобном предательстве прозвучала бы неприемлемо для него. Он никогда не предположить, что сосед по дому опустится до такого. И он не хотел бы жить в мире, где такое действительно бы произошло. Если Кавех решит избавиться от него - так тому и быть. Но он просто сойдёт с ума, если ни с кем так и не поделится. И поговорка, по которой двое могут хранить секреты только тогда, когда один из них мёртв, точно не относилась к числу тех, которые Альхайтам уважал. Даже несмотря на то, что ему приходилось наблюдать на работе сейчас, он верил, что человечество ещё не настолько прогнило, и в него ещё стоит верить. По крайней мере в некоторых людей.
Мысли, загнанные в ловушку, беспорядочно мечутся, у них нет привычной опоры логических конструкций с известным результатом, он к такому не привык, ему и правда плохо, только это бульоном не вылечить. Но само присутствие рядом успокаивала. Можно было сказать, что тот превратился в некую константу в его такой ненадёжной с некоторых пор реальности, в понимании, что, когда он вернётся из Академии, Кавех встретит его. Да, будет ворчать, они снова начнут переругиваться, но это лучше, чем кромешная тишина и одинокие стены. Или придётся снова искать по кабакам, забирать в пьяном виде, расплачиваться за него, но даже это уже входило в привычную рутину Альхайтама, которая помогала стоять обеими ногами на земле. Он кому-то нужен. Кто-то без него не обойдётся. О, да, он очень бы хотел, чтобы мог двигаться дальше без него, но пока был готов стать для архитектора необходимой опорой. Готов быть рядом. Если бы только тот понимал это.
Он просит завернуть ему заказанную еду с собой, и с пакетами в руках готов идти к выходу. Вопросительно смотрит на Кавеха, ведь помнит, что архитектор не любит показываться на людях его компании и предпочитают скрывать, что они живут вместе. Если Кавех захочет, чтобы они шли домой раздельными дорогами, он согласится, но ему впервые за долгое время хочется пройтись вдвоём. И не самой короткой дорогой. Наверно, если Альхайтам по пути ещё и звёздами любоваться начнёт, Кавех точно решит, что его подменили.

Моракс медленно покачал головой. Он понимал, что Сяо пытается его уберечь, но бежать и прятаться не пристало воину. Такой молодой, но повидавший столько, что хватит на собрание сочинений, из которого можно собрать и целую библиотеку, Сяо больше никогда не будет один. У этого мальчика никогда не было того, что стоит называть детством. Вся его юность, всё прошлое были наполнены бесчисленными страданиями. Но сейчас, когда они вдвоём, он наконец может положиться на кого-то ещё, не взваливая всё на свои плечи. И вопрос не в том, что Сяо не справится. Вопрос в том, что ему не нужно влачить эту непомерную ношу самостоятельно.
Кто-то позаботится о нём. Кто-то дорожит им.
— Я бы хотел пойти с тобой. Моё присутствие здесь всё ещё необходимо. Мы устранили ветви бедствия, но корни до сих пор остались.
Он чувствовал их, так, словно они въелись в его собственное тело, подобно гнили, отравляющей плоть и кровь,и это причиняло боль. Нет, не на уровне понимания того, что его земля гибнет, а вполне реальную боль. Она пронимала Моракса настоящими спазмами, терзала изнутри, как волк – свою добычу, как обезумевшие стихии – беззащитные деревья на своём всеразрушающем пути. Она кричала о помощи, выла, стонала и умоляла. Так ребёнок протягивает руки к матери, веря, что лишь она сможет его спасти, что ей под силу отвести любую беду. Она плакала, захлёбывалась рыданиями. Но, к сожалению, не могла сказать, где именно пригрелась смертоносная опухоль, это затаившееся зло, ожидающее подходящего часа.
Пройти в довольно узкую щель, сочащуюся всё теми же миазмами, человек мог вполне свободно, но двигаться рядом у них не получится, и поэтому Моракс безапелляционно шагнул первым. Главнокомандующий всегда должен служить примером, и он никогда не избегал ответственности. Их путь лежал дальше, вглубь, в темноту, чьих пучин никогда не касались лучи солнечного и лунного света. И только благодаря гео-символу, парящему над протянутой вперёд ладонью Моракса, они могли разглядеть, что там, внутри. Символ не был материальным, попытка прикоснуться к нему привела бы лишь к тому, что ладонь прошла бы насквозь, но он источал пульсирующие волны чистого золотого сияния.
Мрак впереди сгущался. И не просто сгущался, но так, будто был наделён разумом, таким разумом, который не способен осознать ценность жизни и идеалы тех, кто обитает наверху. Всё, что он хотел, это лишь поглощать, превращая в свою пищу, растворяя в себе. Воплощённая клубящаяся ненависть, за сотни лет не только не угасшая, но, наоборот, концентрированная до своего чистого смысла. У неё не было цели, не было кого-то конкретного, против кого она была направлена, но тем она и страшнее. Она не удовлетворится уничтожением того, кто её породил, но непременно захочет навсегда обратить в ничто любое существо, встреченное случайно. И жертвы никогда не утолят её, она продолжит лишь расти. Разбухать, пока не достигнет небес и не скроет собой их тоже — от края до края, не меньше.
— Раньше здесь стоял барьер, – задумчиво проговорил Моракс так, словно они не столкнулись с худшим из врагов.
Впрочем, ему и не требовалось выказывать какие-то другие эмоции или слишком тревожиться. Вся его фигура вспыхнула ярко, и янтарные ленты понеслись навстречу кошмару прежде, чем он успел сформировать очередных чудовищ, пронзая его насквозь, разрывая в клочья и рассеивая их. Для этого Властелину Камня даже не пришлось пошевелиться. И произнесённые им слова имели вполне конкретный смысл. Выброс произошёл не сам собой, это не случайность. Кто-то несёт ответственность за произошедшее. Кто-то предпринимает активные действия у них за спиной.
Моракс взглянул на Сяо, уверенный, что тот поймёт его без слов. Печать такого уровня мог снять либо один из могущественных Адептов, либо и вовсе божество. А, значит, скорее всего, кто-то из их знакомых. Может быть, их снова предал кто-то из товарищей, а, возможно, один из тех, кого они считали мёртвыми, на самом деле выжил и пришёл поквитаться. И, судя по всему, не остановится ни перед чем.

Альхайтам откинулся на спинку стула и устало потёр пальцами переносицу. Буквы уже начали двоиться перед глазами, а часть смысла текста ускользала от восприятия. Кажется, ещё немного – и он врастёт в библиотеку. Положительно пора было сделать перерыв, но работа ещё не закончена даже наполовину. Кто виноват, что сведения не казались ему достаточно точными для того, чтобы их использовать. То учёный, проводивший исследования, славился тем, что приукрашивал факты для того, чтобы они звучали привлекательнее, то ходили слухи, что та или иная книга написана хоть и профессором, но уже после того, как он начал выживать из ума. И, конечно, научная конкуренция никуда не девалась, многие из них как будто положили всю жизнь на то, чтобы опровергать тезисы друг друга.
Честное слово, с такими авторами он сам скоро сойдёт с ума, и тогда его тоже сошлют в деревню Аару. Если бы у него было время, он бы сам поехал проверил, как обстоят дела на самом деле. Вопреки тому, что он нём думали некоторые, Альхайтам вовсе не брезговал работой в поле, когда испытывал в этом настоящую необходимость. Ему просто не нравились лишние телодвижения, не приносящие результата. Или такие, где предполагаемая итоговая польза не окупала даже половины усилий. Но в пирамидах нет людей, а ему это и нужно, хоть отдохнёт от постоянной толпы вокруг, состоящей из суетящихся и галдящих дилетантов.
Нет, не то, чтобы он вовсе не любил новичков, просто не выносил самоуверенных, если это не подкреплялось никакими реальными достижениями. Когда каждый желторотый ученик считает, что наука, особенно запреты, не про него, ведь он-то не совершит ошибок своих предшественников, он же не дурак. И им таким всё равно, что некоторые правила написаны кровью тех, кто ими пренебрёг. Альхайтам не хотел смотреть на то, как они губят себя прямо у него на глазах. Если отказываются слушать добрые советы, то, пожалуйста, пусть держатся подальше от него. Ему лично вполне хватает одного Кавеха. И пусть потом не называют его чёрствым, он же предупреждал. Не связывать же их и не запирать в подвалах Академии.
Он вновь посмотрел на страницу, которую читал несколько минут тому назад, и его внезапно озарило. Вот же та самая строчка, как он мог упустить её из виду. Всё гениальное просто, вот уж воистину.

— Ты ведь прекрасно знаешь, что я ищу. Это всегда одно и то же, но принимает разные формы. Я ищу истину.
Дотторе белозубо улыбнулся, словно самый счастливый человек на земле, как будто недавно и не рассказывал, как его хотела забрать неведомая сила для того, чтобы превратить в свою безвольную марионетку или что похуже. Для такого как он её фантазия, вернее, то, что ей заменяло таковую, могла пойти гораздо дальше. Бездна, вероятно, не строила такие планы, как люди, она не размышляла в тех критериях, что привычны жителям этого мира, но она обладала самосознанием, разумом, она контролировала то, что делает, у неё имелись свои стремления и цели. И она точно чуяла в нём не обычную добычу, статиста, которого перемелют в ничто её жернова. Ему нравилось думать, что он бы мог стать её апостолом — если бы согласился.
— Я хочу познать, что она такое. Никто не может вынести сияние раскрывающихся перед ними таинств, поэтому все, кто прикасается к запретному знанию, неизбежно сходят с ума и гибнут. И не имеет значения, божество ты или смертный. Для всех всегда одна судьба. Но, как ты знаешь, я люблю обманывать судьбу. Я бы не отказался, чтобы моё существование встало у неё костью в горле.
Небо лжёт. Архонты лгут. Может быть, из прихоти, или у них действительно нет выбора – не имеет значения. Они такие же марионетки. Они покорно следуют тому, что им диктуют фальшивые звёзды, они хранят гнилой порядок этого мира, даже если бы тоже предпочли его испепелить, как госпожа Царица. Поэтому Дотторе также презирал обеих Дендро Архонтов – и прежнюю, и нынешнюю. Как богини знаний они должны были смести всю эту наносную шелуху, зрить в корень, раскрыть правду миру, чего бы это ни стоило. Академия – и вовсе величайшие лицемеры на земле. Проповедуя распространение знаний, поощряя множество исследований, они наложили десятки ограничений, чтобы никто и никогда не докопался до действительно значимых вещей.
— Никто, конечно, не подаст мне ответы на золотом блюде, поэтому я готов пойти на всё. Я даже готов вырвать их из глоток тварей Бездны. На этом условии я присоединился к Фатуи.
Зачем он всё это объясняет, да не кому-нибудь, а Капитано – Дотторе сам, пожалуй, не знал. Он вёл себя так, будто очень соскучился по полноценному собеседнику в лице кого-то, кроме его собственных копий. Доктор уже слишком хорошо изучил всё, что каждая из них может ему ответить.
— Но в эту игру я буду играть по своим правилам или никак. Поэтому я сейчас здесь, а не слушаю её шёпот. Я уже отказался от поддельных идеалов Архонтов не для того, чтобы принять на веру новые. Я ни за одну из сторон силы. Не за Небеса, ни за Бездну. Они одинаково ослеплены каждый своей стороной правды. Мне же нужна абсолютная истина. А это значит – нечто посередине. Нечто большее, чем просто совокупность всех частей.
Ему нравилось, что разгадка ускользает из рук. Процесс увлекал его порой больше, чем результат. Потому что попутно возникало множество других мыслей, идей, потенциала для творчества. Кроме того, Дотторе также зависел от одного состояния или настроения, как это ни назови, которое, должно быть, Капитано мог понять. Бросить вызов своим ограничениям, чтобы их превзойти. Выйти на предел, там, где нервы вытянуты, подобно струнам, и звенят, а мозг стремится обогнать сам себя. Или сгореть самому, или испепелить препятствия. Без очередной дозы подобных эмоций он уже не мог чувствовать себя живым.
— Если ты идёшь туда, то я составлю тебе компанию.
Дотторе, как это за ним водилось, раз приняв решение, не спрашивал, просто ставил известность. Отвязаться от него у Капитано не получится.

Кажется, что вот наконец удалось отстоять мирное небо над головой, что теперь можно опустить копьё и просто наслаждаться жизнью, пожиная плоды многолетнего труда. Вот уже не одно поколение выросло в сытом благополучии, не зная, что такое война, никогда не сталкиваясь с необходимостью считать каждый кусок хлеба и глоток воды. Кажется, что результаты, ради которых столькие отдали свои драгоценные жизни, наконец достигнуты, и на их могилы можно принести цветы, благодаря их, каждого, за совершённый подвиг, лежащий за пределами человеческих возможностей, но ведь люди буквально созданы для того, чтобы удивлять, не так ли? Весь нынешний Ли Юэ — прямое подтверждение их достижений. А ведь говорили, что на этой земле невозможно ничего построить, что она не будет плодоносить, и им нужно идти дальше. Как же хорошо, что народ камня настолько же упрямый, как их Архонт.
Но отчаяние подобно гремучей змее, что скользит в трещинах скал и прячется в густых диких зарослях. Оно просачивается на поверхность отравой и алчно тянется к тёплому, яркому и живому. Даже зная, что не сможет победить, оно стремится забрать с собой как можно больше того, чем так дорожат ненавистные ему обитатели наземных краёв.
На место одной поверженной тьмы рано или поздно всегда явится другая. Это один из законов мироздания. Урок, который повторяется снова и снова. Если не будете ценить то, что вам дано, потеряете всё в мгновение ока. И, как бы вам ни казалось, что каждый следующий день похож на предыдущий, любой из них может стать последним, вы этого не предугадаете. На самом деле всё существование подобно былинкам на ветру, он с лёгкостью подхватит и увлечёт их навстречу чужим краям, а то и вовсе верной гибели, в любой момент. Сегодня тебе кажется, что ты провёл праздник недостаточно роскошно, а завтра остался без дома и семьи, горевать на пустом пепелище.
Кажется, будто склизкие щупальца тёмных миазмов Бездны рассекает золотой метеор. Врезается в самую гущу, в самое нутро омерзительной скверны, обращая её кромешную вечную ночь в белый день. Что-то яростно кромсает на ошмётки безобразных тварей, порождённых словно бы воображением безумца, давно утратившего связь с реальностью. Взмахи широкого наконечника Покорителя Вихря настолько стремительны, что за ними не уследить ни одному смертному. Но Сяо не человек. И он может увидеть пылающие праведным гневом знакомые янтарные глаза и лицо, которое он, должно быть, может отличить среди всех других, даже если оно будет выглядеть иначе, непривычно для него. Чистая сила гео сгущается в воздухе, наполняя собой всю округу, вытесняя просочившуюся отраву. Здесь, где природа не может защитить себя, он заменил солнце. Сияние яркое, но не ослепительное, согревающее, но не обжигающее.
Но их противник не собирается сдаваться, и его ненависть плещет через край, как будто само небо темнеет. Темнеет, напоминая о давнем, но до сих пор лежащем неисцелимой, вечно кровоточащей раной на сердце прошлом, когда весь мир изменился. И холод. Холод замогильный, не предназначенный для поверхности. Он как будто желает похитить, вытравить не только тепло из чужих тел, но и все воспоминания о нём. Чтобы они превратились в тени самих себя, бесконечно блуждающие по пустоте.